Интервью ЭЛИНЫ АСТРАХАНЦЕВОЙ на портале КИНОМАЯК. Часть 3

— Период с конца 90-х по 2007 год – это был период вашей работы на телевидении и в рекламе? Расскажите, чем вы занимались в это время до появления «Архипелага»?

— В то время я много чего делала, но расскажу о том,  что касается профессии.  Меня пригласили в одно рекламное агентство написать 10 сценариев для мультсериала. Сериал по истории города. Был такой заказ от администрации. Нужно было перелопатить кучу литературы по истории Красноярска и попробовать написать о разных периодах 370-летней истории сценарии для роликов хронометражом 30 секунд. Вот представьте себе, что такое 30 секунд? Как написать сценарий, например, истории красноярского бунта? В Красноярске в конце 17 века был бунт «Красноярская шатость» (бунт служащих Красноярского острога против воеводы Алексея Башковского, после его смещения был выбран местный орган самоуправления)… Вот попробуйте написать об этом событии, чтобы ролик анимационный вместился в тридцать секунд! Про Сурикова была история, как он молодым человеком — а он же был сыном казака — попал в Академию художеств в Санкт-Петербурге, которая сейчас носит имя Сурикова… Я искала, что же про Сурикова рассказать, и нашла легенду, как он будучи юношей, работал писарем у губернатора в канцелярии и как-то нарисовал … муху. Зашёл губернатор и пытался её смахнуть. Но муха не улетела. И тогда стало понятно, что это очень талантливый парень, и что ему нужно живописи учиться… Приходилось выискивать такие краткие яркие истории. Или изобретать их.

Именно тогда я прочитала про полярную авиацию. Мне помогал консультант — библиофил и краевед, Леонид Павлович Бердников, он мне и подбирал книги по истории города.  И вот он дал мне книгу воспоминаний Василия Молокова «Родное небо». Я читаю и всё думаю:  Молоков, знакомая фамилия…  Дети, которые учились в СССР, помнили эти фамилии, потому что это же были первые герои Советского союза.  Из книги узнала, что он в Красноярске жил, летал на Север вдоль Енисея,  что в Красноярске была база полярной авиации, в которой Молоков вместе с такими же отчаянными парнями работали.

Читаю и понимаю — передой мной готовый сценарий крутого игрового приключенческого фильма про покорение Севера! Не менее интересного, чем «Два капитана», например.  А мне надо написать тридцатисекундный сценарий про это! Я написала про то, что больше всего потрясло — они летали на самолётах открытого типа. Вы представьте себе, что такое: Сибирь! Вот сейчас за окном -30. А вы полетайте в такой мороз без крыши и отопления!

— Во-первых, высота. Во-вторых, ветер…

— Скорость… И вот он рассказывает, что они одевались в несколько комбинезонов, один на другой, очки, конечно. И что когда они летели, особенно когда буря, им стекло козырька залепляло снегом,  им приходилось выглядывать! Меня это настолько потрясло… Вот эта тема тогда во мне и застряла – в Бог весть каких 90-х годах.

А потом мы очень долго пробивали грантовую поддержку кинематографу в Красноярском крае – программу «Документальное кино Красноярья». Я написала письмо, несколько коллег его подписали. Удалось передать губернатору, и он попросил министерство культуры Красноярского края принять меры. Потом ещё было слушание Заксобрания. Так что кучу чиновничьих уровней прошёл этот проект, его, конечно, сильно порезали… Потому что мы предполагали, что помощь будет оказываться не только известным кинематографистам, но и начинающим.

— То есть вы были разработчиком этой программы грантовой?

— Я была даже не то чтобы разработчиком, я была инициатором. Я несколько лет ходила по разным чиновникам, со всеми разговаривала, потому что понимала: мы в Красноярске все такие талантливые, а в Москве мы вообще никому не нужны – там таких умных и талантливых режиссёров ещё больше. И люди, с которыми я тогда работала –известные кинематографисты, у которых портфолио на нескольких страницах, с международными наградами и Гран-при, посылали заявки — а их отфутболивали, и эти люди сидели без дела… В общем, нужно было как-то менять ситуацию. Вот мы ходили, объясняли, доказывали. Главное, вопрос был поднят о том, что огромный край, огромные ресурсы, а документалистика не снимается, не ведётся летопись края.  Должна же жизнь как-то документироваться, в том числе через судьбы простых людей.

— Да, через какое-то время документальные фильмы станут уже буквально документами историческими.

— Да, документами эпохи. И мы доказали, что нужно снимать. Мы, наши коллег куда-то едем на съёмки, живём в каких-то дальних городах или сёлах. Например, Александр Калашников снял про киномеханика – «Сельский киномеханик» (2016 г.). Поехал в отдалённое село, жил рядом с местным киномехаником, наблюдал за его семьёй, за тем, как этот человек пытается показывать кино с плёнок в клубе. Там никому уже и не нужно это кино, потому что все смотрят гаджеты, у всех спутниковые тарелки. А молодёжи — им нужен клуб для дискотеки, и всё. Герой фильма наивно пытается советские классические фильмы показывать.  Я думаю, Александр снял документ эпохи о том, как происходят изменения формата кинопоказа – электронные гаджеты вытеснили аналоговое традиционное кино. Которое всё равно остаётся великим. Согласитесь, актуальный фильм, и тема наша.

Возвращаясь к работе над короткими сценариями. Именно тогда, во время работы над ними, я нашла тему для фильма «Крылья. Ворота Крайнего Севера», и когда в итоге программа «Документальное кино Красноярья» была принята, первую заявку, которую я написала, была про полярную авиацию.

— Элина, вы рассказывали про масштабный и важный для вас проект «Ангарский словарь», которым, кажется, занимались ещё до появления киностудии. Что это за проект?

— Нет, Ангарским словарём я занималась уже работая на студии. Ещё до того, как приняли программу «Документальное кино Красноярья», я подала проект «Ангарский словарь» в Агенство социо-культурных программ. Как раз перед этим я познакомилась с ангарцами, узнала про уничтожение кежемских сёл и про их уникальный диалект. Переселение на Ангару шло часто с севера – архангельские поморы плыли по Северному Ледовитому океану, спускались по Енисею, доходили до Ангары и шли дальше на восток. Люди ехали за пушниной, потому что наши земли изобиловали соболями, медведями и другим зверем. Как и сейчас, кстати. Часть поморов возвращались, но многие осели на Ангаре и начали обживаться, семьями обзаводились, появлялись поселения. Они жили, изолированные от всего мира непроходимой тайгой, и потому в большинстве сёл и деревень даже в конце ХХ века сохранился уникальный язык первых переселенцев 15 -16- 17 веков. Красноярский Педуниверситет ещё в 70-е годы отправлял туда экспедиции для сбора образцов этой речи. Мне дали послушать их песни – они рассказывают или поют на русском языке, но мы даже не понимаем, о чём. У них сохранилось множество слов, которых уже нет в современном языке. А они на этом языке ещё недавно говорили в повседневной жизни, на этом этнодиалекте.

Я написала грант, привлекла специалистов Института филологии СФУ — Сибирского федерального университета. Проект мы назвали «Ангарский Словарь» — проект по сбору уникального ангарского диалекта. Мы поехали туда. Кроме  Агентства, нас поддержал Фонд Прохорова. Мы тогда  много чего сделали. Организовали большую выставку старожильческой культуры, она долго экспонировалась в Красноярске, от неё остался журнал с множеством отзывов посетителей. Сделали сайт, снимали телепередачи об этом. Один из преподавателей ТВ СФУ, очень талантливый человек, Валентина Вараксина в это же время работала на телеканале «Енисей» и сделала несколько передач о проекте. Именно тогда я сняла «Последнюю рыбалку Тамары», а Валя Вараксина параллельно сняла «Ефимову правду»  — фильм про охотника, живущего на притоке Ангары, реке Чадобец.

Это была важная и знаковая тема. Что мне нравится в нашей деятельности —  что мы создаём такие фильмы, от которых как будто круги расходятся по воде.

Дело в том, что когда ангарцев переселили, они чувствовали себя заброшенными. А тут мы проявили интерес, студенты и преподаватели начали к ним ездить, записывать их песни, истории. В их жизни началось движение. И буквально по окончанию проекта, кежмари организовались в Кежемское землячество старожильческой культуры. Его председателем стала Любовь Карнаухова – мой уважаемый друг и преданный своему делу человек.  Сегодня это землячество проводит встречи, научные конференции, они издали энциклопедию Кежемского района. А институт филологии СФУ с тех пор каждое лето отправляет в Кежемский район экспедиции, собирают этнографические материалы, студенты пишут курсовые  и делают доклады на международных конференциях.

— Тема языка отразилась в вашем фильме – там упоминаются макчоны — название рыбки. Тамара вроде бы говорит, что это пескарь?

—  Не знаю, что это за рыба, хотя наверняка у неё есть название общеупотребительное. История, конечно, удивительная. Что эта рыба перестала жить в реке, хотя они её даже не ловили…

— Элина, есть ли темы, которые для вас как режиссёра предпочтительны?

—  Я хочу сделать фильм про художников. Мне кажется эта тема интересной и по визуальной пластике, и по смыслу. Мы же приехали в Новосибирск вслед за нашими художниками,  мы снимаем реставрацию собор во имя Александра Невского. Много лет назад этот храм расписал  Пётр Алексеевич Милованов, а сейчас восстановлением этих фресок вместе с ним занимаются его сын и его внук. Они работают по 12 – 14 часов, как рабы на галерах. Арсений, сын Петра Алексеевича, живёт под Красноярском. А Ваня Милованов, сын Арсения – наш красноярский художник. Благодаря ним я познакомились с их отдом и дедом, Петром Миловановым, известным художник из Новосибирска.  Для меня очень важна визуальная составляющая, чтобы это было понятно современному зрителю, но главное всё же должен присутствовать какой-то большой смысл. Вот этот смысл я вижу в теме про династию русских сибирских художников.

— А есть темы запретные? Может быть, запретные с моральной точки зрения, или связанные с политикой. Всё-таки каждый автор выбирает что-то для себя, а что-то отсекает.

—  Знаете, на какие темы я не стала бы снимать – на избитые темы. Настолько обмусоленных, что уже не интересно…

Но нельзя сказать, что для меня есть темы, которые я боюсь снимать … У меня лет семь-восемь назад была идея сделать фильм про парня, который болеет раком, онкология. Врачи ему сказали, что после операции он проживёт два-три месяца, максимум четыре. Но он буквально бился за жизнь целых десять лет! И до конца оставался красивым, умным, обаятельным человеком. Помогал другим, сайт создал на эту тему.

Не успела, он умер….

А бывает, не моя тема, в первую очередь потому что не интересны эти люди. Но зацепка к теме может прийти каким угодно способом… Вот как «Последняя Рыбалка»  – я попала на показ фильма про Ангару… и даже не фильм меня зацепил,  меня потрясла реакция людей.  До этого я много раз слышала про Кежму, но нужно, чтобы что-то сдвинулось в восприятии, что-то произошло в душе.

— И ещё вопрос – про «женские» темы в кино. Есть ли логические обоснования существующей практики деления кинематографа на женское и мужское? И вытекающий вопрос: женщины режиссёры снимают какое-то другое кино, отличное от мужского? Или на самом деле это просто предрассудок?

—  По большому счёту, настоящий талант делает настолько  мощное кино, что невозможно говорить – это женское или мужское кино. Но в общей массе отпечаток гендерный конечно есть. Мы иногда смотрим какой-нибудь фильм и если не знаем, кто его снял, я пытаюсь отгадать: о, это женщина сняла.  В 90% отгадываю, хотя бывают промахи.

— Это на эмоциональном уровне считывается?

— Нет, есть известные истины: мужчина мыслит идеями, у женщины скорее интуитивное познание мира, её мир построен на чувствах, ощущениях, на деталях.

Вот я вижу мир в деталях. Когда идёт монтаж, например,  если один кадр из 24 кадров с браком — я увижу. Не всегда профессиональный монтажёр увидит. Когда два кадра в браке – конечно увидит, три кадра – уже любой зритель надеюсь заметит… Но когда один кадр в браке, особенно, если видео интересное, то люди его не замечают…  Я вижу склейки, вижу детали… Вижу катышки на одежде.  Я вижу мир по-другому, в подробностях.

— То есть мир как будто в микроскоп?

— Нет, не в микроскоп. Просто женщины больше сосредоточены на деталях, на ощущениях, на каких-то более тонких вещах. Женщину всегда интересуют чувства, отношения… Но это моё частное мнение.

Моя героиня Тамара глубоко чувствует — в фильме «Последняя Рыбалка» я показываю её ощущение природы, красоты, свободы, этого ветра, понимаете… В фильме есть такой длинный-длинный кадр, который даже я уже не могу смотреть:  она плывёт в лодке по Ангаре… и в какой-то момент поворачивает голову, и ветер треплет ей волосы. И мы в этом повороте головы считываем её наслаждение — как она вбирает в себя этот речной простор, движение лодки по воде, весь этот её мир.  Который вот-вот исчезнет! Но он ещё здесь, с ней, во всей его полноте, она дышит им…